Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Сегодня на станции наблюдала следующую картину. Останавливается электричка. Из промежутка между двумя вагонами на платформу спрыгивают два парня старшего школьного возраста и с радостными воплями забегают в тамбур. Признаюсь честно, у меня случился ступор, такого еще видеть не приходилось. Двери закрываются, защемив чью-то конечность в районе щиколотки. Причем конечность эта довольно высоко от пола. Уж не знаю случайно так вышло или кому-то еще экстрима захотелось. Поезд трогается и уезжает.

Занавес.

@темы: Ну и что это было?

---

Сигурд Оттович Шмидт

15 апреля 1922 - 22 мая 2013

@темы: Память

---

Не могу удержаться и не привести выдержку из старинного путеводителя по Москве. Дело даже не в том, что с тех пор очень многое изменилось, а что-то и утрачено безвозвратно. (Хотя, конечно, интересно взглянуть на то, как знакомые места выглядели почти два столетия назад). Привлекает незатейливая и в чем-то наивная манера изложения, возрождающая дух давно ушедшего века.

PS Примечания мои, картинки найдены на просторах интернета

"Москва, или исторический путеводитель по знаменитой столице Государства Российского".

Часть 3, 1831 год.

Кремлевский сад.*

О. Кадоль. Манеж и Кремлевский сад. 1825 г.

"... прекрасно планированный, простирающийся вдоль всей стены Кремля сад. Главный вход в оный прикрыт великолепною решеткою из чугуна, отлитой на заводе Чесменского Александром Васильевичем Немчиновым. Столбы сей решетки имеют вид Римских Ликторских пуков с вызолоченными топорами и таковыми же перевязками; двое ворот для входа сделаны превосходно. С другой стороны по длине сада также решетка но в пол-человека; при входе в сад от Никитской сделан прекрасный мост, по сторонам коего поставлены грифы. Теперь весь сад разделяется на три части: первая от входа до ворот Троицких, вторая от ворот Троицких до Боровицких и третья от ворот Боровицких до набережной. При торжественном открытии сего сада 30 Августа 1821 года существовал только первый; последние приделаны впоследствии.

Войдем теперь в первый сад. Вообразите, почтенный читатель, сад, планированный искуснейшим садовником, и тогда будете иметь понятие о описываемом нами саде! Главная большая дорожка обсажена липами, между коих рассажены кусты хороших цветов – по сторонам по одной, параллельною с первою, дорожке, кои составляют боковые аллеи; в разных местах клумбы с цветами и превосходные пелузы**, по самой средине к стороне стены сделано земляное возвышение в виде природной горы. На оной со вкусом сделанный Павильон (где обыкновенно по воскресеньям играет полковая музыка), в самой горе сделан прекрасный Грот в образе развалин; по сторонам грота видны разные обломки пьедесталей, колонн и пр., перемешанные с огромными каменными ядрами, которые употреблялись в древности вместо чугунных. На гору и к гроту особые дорожки; и вот вы подходите к каменному Троицкому мосту: на оный с сей стороны можно входить по отлогим красивым Пандусам. Сквозь мост ведет вас арка во второй сад. – В арке на правой стороне устроена кухня для ресторации, выстроенной подле моста в первом саду.

Андре Дюран Кутафья и Троицкая башни. 1839
(Справа видна часть пандуса)

Вы во втором саду: он уступит теперь первому, но впоследствии, думаем, превзойдет его – то же расположение дорожек, но сей более походит на Английский – по середине его прекрасной Архитектуры Кандитерская. Обратите взор ваш назад и прелестнейший вид Троицкого моста поразит вас! Сверху моста сего сделаны вниз отличные для схода чугунные лестницы; они-то обще с аркою и всем мостом представляют нечто особенно величественное. Надобно прибавить, что второй сад по местному своему положению ниже первого, и оттого-то мост кажется стоящим на дворе и очень высоким. На Троицком мосту видите вы старинную открытую круглую башню с зубцами – это, вероятно, была башня для защиты Троицких ворот. На внутренней стороне вверху виден писанный поясной портрет В. К. Даниила Александровича. Жаль, что невозможно узнать, кем и по какому случаю он тут поставлен; живопись недурна и краски довольно свежи. Пройдя второй сад, вы переходите мост Боровицкий и вступаете в третий, который гораздо менее двух первых, но хорошо планирован; здесь на возвышении у ворот, или у Боровицкой башни, также сделаны искусственные развалины.

Посмотрим теперь на виды из сих садов: в первом превосходный вид делают Кремлевская стена, угловая башня, Троицкие ворота и возвышающийся над стеною Арсенал; с другой стороны огромные здания, из коих особенно отличается единственный Экзерциргауз**8. Во втором - вид вышеописанного Троицкого моста, Троицких ворот, стены из-за которой виден Ордонансгауз****, древнего вкуса со смесью отделения в новейшем вкусе. Напротив - церковь Николая Чудотворца в Сапожке именуемая, улица Воздвиженка и домы частных лиц хорошей новейшей архитектуры.

М.Н.Воробьев. Вид Манежа, Кутафьей башни и церкви Николы в Сапожках. 1817 г.
(На месте Кремлевских садов еще р. Неглинка)

В третьем прекрасный каменный мост, часть набережной, Замоскворечье и великолепные горы Воробьевы. Вот предметы, составляющие картины Кремлевского сада, картины, достойные занимать любопытство зрителя! Сядемте на скамейку и посмотрим на гуляющих; теперь второй час дня, это то время, когда Московские знатные лица посвящают гулянью. Вы видите здесь прогуливающихся целыми семействами – разнообразность костюмов представляет нечто привлекательное: здесь в оденянии царствует совершенная Гражданская свобода: оденьтесь как угодно и будьте смело уверены, что не обратят на сие внимания, словом, здесь, кажется, ничто не редкость; сколько разных лиц, какой очаровательный вкус – смесь простоты с каким-то величием, вот отличительный характер Московских вельмож и богачей. Бьет 4 часа и вы видите только проходящих через сад за делом, а гуляющих никого нет; в 5 или 6 часов картина снова оживляется, снова съезд карет: площадь перед Воскресенскими воротами и все протяжение улицы до самого Экзерциргауза уставлены экипажами. Вы видите отборное общество высшего сословия, но уже щегольски одетых, видите людей всех сословий опрятно одетых – опять целые семейства ходят толпами; тут кучи молодых людей с очками на глазах или с лорнетами, кажется, сей час выпущенные на показ из модной лавки; там, сидя на скамейках у грота, беседуют пожилые люди и, может быть, сожалеют о днях минувшей юности – близ них увядшая красавица, она три раза прошла весь сад и никто не обратил на нее внимания, она встречала знакомых и читала на их лицах сожаление – усталость и досада заставили ее сесть, но неумолимая судьба и здесь ее преследует: случайно села против развалившегося грота и развалины сии напомнили ей разрушение красот ея… Тут на стульях около ресторации сидят уставшие уже, пьют чай или кофе и любуются толпою прогуливающихся. Под аркою моста сошедшиеся с разных дорожек теснятся и проходят мрачный свод медленнее… Лучи солнца уже не освещают и златых глав церковных – наступают сумерки – лучшее общество разъехалось, но здесь еще мелькают мимо вас соломенные шляпки, еще пробегают толпы молодежи, еще час, и прогуливаются уже парами: все принимает вид таинственности, кажется, всякой близок к цели… По Воскресеньям, Праздникам и дням Торжественным играет музыка и иногда поют песенники. Так проводятся здесь ясные дни лета, весны и осени; зимою гуляют от 12 до 3-х часов пополудни".

Ж. Жакотте и Л.-П.-А. Башелье по рисунку Шарлеманя Александровский сад. Середина XIX в.

* Прежнее название Александровского сада.
** Лужайки.
*** Манеж.
**** Комендантское управление.

@темы: Живопись, История, Книги, Москва

---

@темы: Музыка

---

С Днем Победы!

@темы: Память, Даты, С Праздником!

---

Кошачье.

Данька меня сегодня откровенно пугает. Выйдет со мной на кухню, сядет спокойно и своими делами занимается. А потом безо всякой на то причины подберется вся, зарычит и крадучись идет к двери. Я - за ней. Никого и ничего. Вернется, успокоится и идет спать. И так пару раз за день. А сейчас вдруг встала (села?) на задние лапы, замерла этаким тушканчиком и рычит, потом опять к двери. Что она там слышит? К слову, раньше за ней такого не водилось.

PS Кошка все дежурит у двери. "Вот так и рождаются нездоровые сенсации". ))

@темы: Зверушки, Ну и что это было?

---

Ростоцкий
Андрей Станиславович

(25.01.1957 - 05.05.2002)

@темы: Память

---

Старинные пасхальные открытки.

На Пасху посылали открытки с пасхальными яйцами,
желтыми, пушистыми цыплятами,
целующимися голубками и умильными зайцами.

Илья Шнейдер "Записки старого москвича"

+17

@темы: С Праздником!, История

---

@темы: С Праздником!

---

@темы: С Праздником!, История, Москва

---

ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ В МОСКВЕ
I.

Пасхальная ночь собирает в Кремль сотни тысяч народа.
В огнях все Замоскворечье, и легкий, как дымка, красноватый отблеск смутно вырисовывает белые стены кремлевских соборов. Незримая рука зажигает огоньки на Иване Великом. Под Успенским благовестником на решетке загорается крест из белых лампионов.
Затихают разговоры. Реже слышен смех. Зажжены все пасхальные огни. Богомольцы вынимают припасенные свечи.
Ждут. Скоро ударят на Иване, и по второму зову загудят все сорок сороков. И нарастает чувство напряженного ожидания…
- Ударили, кажется, где-то… Далеко.
Прислушиваются.
- Нет… Все тихо…
И снова ждут. Снова вслушиваются в смутный ропот многотысячной толпы.
Бродят и шатаются по белым стенам соборным запутанные, неясные тени от пасхальных огней. Розовеют внизу, у огней, грани Ивановского столпа. И чем-то сказочным веет от этой картины.
- Сейчас ударят!.
- Нет, еще без десяти минут.
На Ивановской колокольне перебегают огоньки – готовятся к благовесту.
Одна из священнейших московских традиций: первый удар в святую ночь раздается с Ивана Великого.
Он возвещает Москве радостную весть.
От него узнают колокольни, что миг настал.
Это было установлено строгим приказом Филарета.
- Звонить в церквях по второму удару с Ивана Великого.
Вся Москва слышала первый «бархатный» удар праздничного колокола. (…)

II.

Отсюда на Ивановской Колокольне еще тихо.
Вид волшебный.
Бенгальские огни кровавым светом озаряют белые строгие стены старых соборов. И отблески огней дрожат и пляшут внизу, в зеркале реки.
Замоскворечье залито огнями.
Куда ни погляди, - небо в разноцветных огнях. Бороздят его ракеты, взлетают римские свечи.
А внизу сплошное море голов. Шевелится, движется, течет.
Внизу громко говорят, кричат, стон, гул, - а сюда все это доносится только как непрерывный шорох толпы.
Близится полночь.
У колоколов приступают «к работе».
Армия ивановских звонарей выстроилась по местам.
У большого колокола, - на своем посту староста звонарей.
Старик, с золотой медалью на шее, медалями на груди, в красном кафтане с позументами, в муаровом красном поясе.
Четыре человека берутся за четыре конца длинного каната, обмотанного вокруг «языка», и ритмически ведут «язык» слева направо.
Язык раскачивается сильнее, сильнее, с тяжелым свистом носится по воздуху.
Скрипят железные тяжи, на которых подвешен колокол-громада в 6000 пудов.
Вот от Успенского собора махнули фонарем.
- С Богом!
Звонари открыли рот. Звонят здесь с открытым ртом. Иначе оглохнешь.
Четверо звонарей отбежали с канатом, и язык ударил в колокол.
Задрожала вся колокольня. В громовом раскате потонуло все. Резко засвистали воздушные волны.
Колокол висит аршина на полтора от пола, весь звук несется книзу и, отраженный каменным полом, волнами летит по воздуху.
Пол трясется под ногами.
Из соборов потекли золотые реки огней и парчи. Широкими лентами опоясывают храмы.
Вероятно, поют «Христос воскресе». Здесь не слышно ничего.
- Хрис-тос вос-кре-се! – кричит мне кто-то в ухо.
Оборачиваюсь: улыбающийся старик-«кардинал».
Он снова кричит мне в ухо по складам:
- Трид-цать чет-вер-тую Пас-ху здесь встреча-ю!
Крестные ходы ушли в храмы. Звон на минуту прекраается.
-Уходите с колокольни! – советуют мне, - сейчас ударим во все колокола
Замечательно, что все ивановские колокола. несмотря на разницу в весе и времени отливки, всегда составляли один аккорд, и всегда звучали в один «серебряный» тон. В этом «несравненная красота ивановского звона».
- Уходите! Уходите!
Сейчас ударят во все 15 колоколов.
По витой темной лестнице, путаясь в переходах, по каменным «мешкам» бегу вниз.
И вдруг все снова дрогнуло.
- Второй звон.
Загудел Большой.
Малиновым стоном пронесся «шестерик», - удар в шесть небольших колоколов сразу.
Пропели «корсунские» колокола.
В «сплох», вместе, снова ударили Большой, Успенский, Воскресный и Реут.
Если б человека, попавшего в первый раз спросить:
- Что это?
Он никогда бы не сказал, что это:
- Колокольный звон.
Это рев.
Словно ревет земля.
Такую симфонию мог создать один Бетховен – народ.
И на этом страшном фоне веселится, радуется, играет перезвон ближайших колоколен.
Перед нами внизу играет такой оркестр, как Москва, такую симфонию, как пасхальная ночь.
Ночь светлого и страшного чуда.
И огоньки ее горят, словно огоньки перед мириадами пультов невидимых великих музыкантов.
Звездами трепетала земля.
И ожило небо.
Все небо над Москвой полно взлетающими и падающими звездами.
Какая волшебная ночь!

Р. С.

Источник: «Москва и ее жизнь», 1914 год.

запись создана: 04.05.2013 в 23:11

@темы: С Праздником!, История, Книги, Москва

---

О санитарной обстановке в Москве XVII в. по материалам археологических раскопок на Манежной площади.

Из книги А. Г. Векслева "Манеж и Манежная площадь Москвы".

"Еще в XVI в. главным торговым центром Москвы стал Китай-город, который наряду с этим являлся местом жительства знати и богатых купцов.

При этом основное ремесленное и торговое население размещалось на территории Белого города и Деревянного города, куда входили и такие ремесленные слободы, как Заяузье и Замоскворечье. Что же касается Занеглименья, то о его «специализации» красноречивее всего говорят названия его рядов и переулков: Охотный, Птичий и Пряничный, Яблочный, Дынный и Огуречный, Крупяной, Капустный и Обжорный. Правда, в 1670 г. Охотный ряд был переведен на место занимаемое современной гостиницей «Москва», но общей картины это не меняло: здесь универсальная торговая сторона. Здесь можно было и накупиться всякого товара, и досыта наесться в на удивление чистых кабаках.

А откуда мы взяли, что - в чистых? Разве классическая русская литература и фильмы не говорят обратное – что в чаду и дыму, в грязи на столах и объедках под ногами сидели там унылые или буйные пьяницы, то ругаясь. то заводя печальные песни?
Нет, получается совсем не так. Согласно археологическим данным, сам уровень культуры был здесь и тогда достаточно высок, чтобы исключить подобные представления о быте москвичей.

Начнем, с общей, городской «гигиены» Поднявшись до этого яруса, мы бы удивились чистоте на улицах. Картина художника, на которой москвичка поднимает полы платья, чтобы пройти по грязи, не запачкав их, не слишком соответствует истине. Разве что в сильный дождь.
Дело в том, что раскопки показывают: каждый из этих рядов и переулков был хорошо замощен. Мостовые были, правда, бревенчатыми, но их явно не доводили до запущенного состояния, и они прекрасно сохранились даже сегодня, пусть и под землей и асфальтом. Их бревенчатые покрытия – древние настилы мостов обнаружены на целом ряде участков Манежной площади. За века мостовые наслоились: удалось проследить три-четыре яруса этого дорожного мощения, последовательно менявшегося во времени от Ивана Грозного до царя Алексея Михайловича. На одном из участков было обнаружено даже пять ярусов, последовательно сменявших друг друга: в древности здесь шел проезд, соединявший трассы Тверской и Волоцкой дорог.

Настилы состояли из округлых бревен и уплощенных плах диаметром 20-30 см, уложенных на продольные мощные бревна-лаги.
Эту же картину видят и тогдашние посетители русской столицы: «По улицам всюду мостки и хворостяные гати вместе мостовой», «Улицы широки, но осенью и в дождливую погоду очень грязны и вязки. Поэтому большинство улиц застлано круглыми бревнами, поставленными рядом; по ним идут, как по мосткам».

Более того, некоторое время улицы мостили и булыжником. Во всяком случае, наши археологи удивились, когда на трассе Лоскутного переулка ниже бревенчатых оказались булыжные мостовые. Эта дорога была вымощена в конце XVIIв. Понятно, что позднее что-то произошло, раз камень снова заменили на бревна, но сама культура чистых улиц, как видим, продолжала существовать. К тому же можно и предположить, что именно произошло после конца XVII в.: реформы Петра. Они так напрягли страну, что оказалось не до сбора булыжника – на Петербург бы хватило…

Кстати, как уже говорилось, по этой дороги в Занеглименье несомненно проезжал и сам Петр Великий. Да и куда ему было деться. если мощеная деревом Тверская дорога как раз и появляется в археологическом горизонте второй половины XVI – XVII вв. Правда, это была не нынешняя Тверская – тогдашняя главная трасса страны проходила от кремлевской Кутафьей башни сначала в сторону Большой Никитской улицы, а далее по Моховой и лишь за нынешней гостиницей «Националь» поднималась в гору и шла далее, куда ей положено. Впрочем, прямая дорога к Красной площади также существовала. (…)

Второе, почему мы можем смело говорить о соответствующем времени, конечно, но – чистом и гигиеническом быте московского горожанина в период после Смуты, - это археологические сведения о потребностях этого самого горожанина. Он начинал обед с пользования рукомоем, его жена готовила обед в печи, украшенной изразцами, на стол она ставила чернолощеную посуду, при этом игриво выставляла ножку, обутую в сапожок с тиснеными узорами, и лукаво улыбалась подкрашенными губками. А на запястье как бы невзначай спадал браслет тонкой ювелирной работы…

Могли люди с такими запросами выбрать кабак, вылавливать из щей тараканов? Вряд ли. И ведь речь идет не о каких-то исключительно богатых горожанах. Судя по развитию ремесленного производства, спрос на указанные изделия был массовым."

@темы: Мнения, Археология, Книги, Москва

---

03.05.2013 в 17:21

Пишет  Арчи Грач:

03.05.2013 в 14:38

Пишет  bakemunja:

Товарищи, из теплых стран прилетели стрижи. Так что, нас ожидают стрижепады. Еще один маленький ликбез, который касается взрослых птиц (для малышей пока не сезон), чтобы вы заранее знали, что делать, если столкнетесь в своей жизни со стрижом.


Это взрослый черный стриж. Если он сидит на земле, он никогда не сможет взлететь сам. Кроме того, он абсолютно беспомощен и может, разве что, попытаться отпугнуть кошку, собаку или ворону шипящим криком.
* Стрижу можно помочь, просто подняв его на ладони повыше Стриж сразу поймет, что нужно делать. Подбрасывать нельзя - возможно, птица при падении ушиблась, либо у нее обезвоживание или перегрев. Тогда она просто опять упадет на землю. Если стриж не улетает и он не выглядит травмированным, скорее всего он обезвожен. Стоит попробовать взять его домой, отпоить водой и дать ему отдохнуть (в небольшой коробке) - скорее всего, через сутки-двое его можно будет спокойно отпустить. Подкормить стрижа можно (но не увлекайтесь, если птица не истощена) прокипяченным нежирным творогом смешанным с дафнией. Никакого мяса, опарышей, яиц, морковки, хлеба и прочего, даже если гугл это советует. Либо насекомые (кормовые тараканы, сверчки, кузнечики, мухи, трутни - и никого кроме), либо творог с дафнией.
* Стрижи часто залетают на балконы или в подъезды. Скорее всего, такая птица будет напугана, будет шипеть и метаться. Бояться стрижа не стоит. Он все равно боится вас сильнее Максимум, что он может сделать - оцарапать коготками. Клеваться они не могут. Ловить стрижа надо осторожно, чтобы не сломать крыло или перья, но, скорей всего, при прикосновении к крылу, стриж сам "сложится" и вам будет удобно его взять.
* К вопросу брезгливости. Немало таких людей, которые боятся кучи болячек, которыми по их мнению можно заразиться, прикоснувшись к дикой птице. Стрижи проводят большую часть своей жизни в воздухе и не контактируют ни с кем, кроме сородичей. Они физически не могут болеть орнитозом или еще чем-то таким страшным-ужасным. У них нет блох, нет глистов, они не болеют птичьим гриппом. Не отказывайте птице в спасении только потому, что боитесь заразиться от нее тем, чем она даже не болеет.

Будет очень славно, если информация пойдет в перепост. Возможно, вы спасете жизнь не одной птичке

---

Вербное воскресенье

Б. М. Кустодиев "Вербный торг у Спасских ворот на Красной площади в Москве". 1917 год.

Уж верба вся пушистая
Раскинулась кругом;
Опять весна душистая
Повеяла крылом.

Станицей тучки носятся,
Тепло озарены,
И в душу снова просятся
Пленительные сны.

Везде разнообразною
Картиной занят взгляд,
Шумит толпою праздною
Народ, чему-то рад...

Какой-то тайной жаждою
Мечта распалена –
И над душою каждою
Проносится весна.

А. Фет

@темы: Поэзия, Живопись, С Праздником!

---

Продолжение. Переезд.

Обычно горожане перебирались на лоно природы с установлением настоящего тепла – как правило, когда в начале мая распускалась листва. Москвичей со сравнительно скромными доходами, которых дороговизна столичной жизни вынуждала откочевывать на дачи пораньше, называли «первыми ласточками». Местность, где им приходилось обитать, не отличалась особыми природными красотами:

«Большинство „осиновских“ дачников переезжают сюда в первых числах мая и живут до конца сентября, а то так и до начала октября, если осень удастся теплая. Самые же экономные и расчетливые дачники или же такие обыватели, скромный бюджет которых заставляет осторожно обходиться с каждой копейкой, переселяются на дачу в половине апреля, лишь только сойдет снег, лишь только представляется хотя бы маленькая возможность жить в сколоченных из барочного леса домиках и тем сохранить несколько десятков рублей из скромного бюджета.

Рублей за семьдесят в лето в Осиновке можно нанять дачу «со всеми удобствами». Что это за удобства – вопрос иной, но все же это дача, все же ребятишки не дышат московской пылью, не задыхаются от городских «воздухов», а родители их имеют возможность месяцев шесть или пять с половиною отдохнуть от непосильного бремени городских квартир, от алчности дровяников, ну да и приятно все-таки сказать знакомому, который остается в Москве, что мы-де живем на даче. Ведь очень много таких, которые не имеют возможности поехать и в эту самую Осиновку».

Отъезд из города «первых ласточек», их мучения, связанные с перевозом домашнего скарба, также не проходили мимо внимания юмористов. Сделанные ими «зарисовки с натуры» по заведенному порядку появлялись на страницах изданий вроде московского журнала «Искры»:

«Тише, черти! – кричит маленький, тощий человечек в чиновничьей фуражке, – этак ведь вы камня на камне не оставите!..
Дюжие ломовики перебрасывают, как перинку, ореховый шкап на широкую «платформу». Два воза, еще не нагруженные, стоят на дворе. Кругом весь квартирный скарб – столы, стулья, кровати.

– Да тише же! Вам говорят, – не успокаивается чиновник.

– Будьте благонадежны, – говорит рыжий ломовик, – не впервой... Одиннадцатый год перевозим... С вашего двора вчерась полковницу одну свозили – все в аккурате.

– Да, в аккурате! – вмешивается дворник. – А комод-то? Вдребезги, ироды, комод разнесли...

– Комод!.. Так ведь это, братец, мебель какая? Старомодная, она век свой отжила... Комод, друг ты мой, завсегда расшибется, хошь ты его пальцем не тронь... Митюха! Заводи веревку-то, цепляй шкап-то под жабри-ну... Та-а-ак!.. Крепче тяни, небось...

– Да ведь трещит! – останавливает его чиновник.

– А это он от удовольствия, ваше благородие... потому приятно ему, затяжку чувствует, ровно бы барыня в корсете...

На лестнице раздается гул от падения чего-то твердого. Затем треск. Чиновник кидается, как угорелый.
– Разбили, анафемы!.. Вот народец-то!..

– Сглянь-ка, Митюк, – говорит рыжий ломовик, – чего это там Петруха ахнул...

– Да чего смотреть-то? Знамо дело – умывальник... Говорил ему, лешему, что беспременно опрокинет...

Чиновник суетится около разбитой мраморной доски и отскочившей дверцы. Сверху спускается его жена с двумя ребятишками.
– Карета приехала?

– Нет еще... а вот тут умывальник приехал, – вдребезги разнесли...

– Рази нарочно? – оправдывается ломовик, – лестница-то склизкая, нога не держит... »

По свидетельствам современников, к поломкам мебели при переездах обыватели относились без излишнего драматизма, поскольку в Москве было много столяров, и труд их стоил недорого.

Те из горожан, кто снимал дачи, уже обставленные мебелью, свой скарб на лето помещали для сохранности на специальные склады. Один из них, например, располагался на Болотной улице в «Кокоревском подворье».

В своих мемуарах Н. М. Щапов упоминает, что на даче, которую его отец, приказчик торгового дома, снимал в течение многих лет, стояло «много специальной дачной мебели». И тем не менее для переезда туда и обратно ежегодно их семейству требовалось пять возов: «с бельем, одеждой, книгами, посудой, игрушками, кухонной утварью, корытами, бочками, курами и т.д. ...Рояль перевозится отдельно особой конторой». Интересно, что у опытных хозяев процесс сборов был отработан досконально, и это гарантировало от потерь в пути:
«Из сарая в комнаты приносится несколько сундуков. В один укладывается белье и одежда, в другие (в сено, чтоб не разбилась) – посуда, в третьи – съестные припасы: мука, крупа, масло, сахар – много сахара, ведь будет вариться варенье.

В день переезда ранним утром приходит пять подвод с пятью неуклюжими возчиками-мужиками. Зато папа из амбара присылает самого ловкого, расторопного артельщика – черноватого Василия Козлова. Последний является с запасом красиво сложенных, остро пахнущих рогожек и с пучком крепких, уже нарезанных на концы бечевок.

На дворе, на солнышке расстилаются две рогожки, на них складываются тюфяки, подушки, одеяла всей семьи. Внутрь запихиваются зеркала и зонты. Все это покрывается опять рогожами и по краям зашивается бечевками, продетыми в медную иголку. Это – тюки. Кухарка укладывает кухонную посуду в бочки.

Все перевозимое имущество вытаскивается возчиками на двор и по указаниям Козлова нагружается на подводы. Он заботится о том, чтобы возы были нагружены равномерно, а не так, чтобы все тяжелые сундуки попали на одну подводу, а легкая плетеная мебель – на другую. Надо, чтобы в дороге ничего не развалилось, не потерялось и не побилось и чтобы сопровождающим было удобно сидеть наверху вместе с самыми хрупкими грузами – курами и детским велосипедом.

Наверху усаживаются Козлов, дворник, кухарка и горничная. Уложив возы, возчики, дворник и сам Козлов собираются на кухне: им полагается водка и закуска. Потом обоз «с Богом» трогается. Ворота закрываются, наступает тишина.
Мы тоже закусываем, няня подметает пол, потом отправляется нанимать легковых извозчиков. Мама запирает шкафы, сундуки, окна и двери. Правда, наиболее ценные вещи (шубы, зимние платья, столовое серебро) уже свезены в фабричную кладовую и уложены там с камфарой и скипидаром (позже стали употреблять нафталин) в огромный, горбатый, обитый жестью сундук. Садимся попарно на извозчиков... В руках – самые нежные бьющиеся вещи: лампы, вазы, часы. По дороге обгоняем медленно плетущиеся возы, машем сопровождающим руками, бабы смеются, сидя наверху, мужики степенно шагают сбоку.

Отпираем дачу... Терраса еще непривычно гола. Не повешены и не прибиты дворником занавески из парусины, обшитые красной каймой с фестонами. [... ]

Пришли возы, суматоха. Все распределяется по своим местам. Чаю днем нет – некогда. Ужинаем поздно, когда кухарка Анна раз берется и успеет что-то состряпать на шестке, на тагане, на лучинках, ведь еще нет ни керосинок, ни тем более примусов»

@темы: Интересное, История, Книги, Москва

---

Продолжение. О бывших дачных пригородах Москвы.

Если же говорить серьезно, то к началу XX века многие дачные местности уже давно имели сложившуюся репутацию, и в «сезон» на страницах периодических изданий постоянно появлялись характеристики мест летнего обитания москвичей. Вот, для примера, небольшие отрывки из обзоров, относящихся к 1902 году:

«Самое именитое замоскворецкое купечество на дачный сезон переселяется в Сокольники. Их шикарные дачи-особняки подчас напоминают конструкцией те же самые замоскворецкие дома-особняки – только малость полегче материал будет... Ну, и фантазии архитектор больше допустил... А так дом на совесть, – хоть зимой живи. Цены дач дорогие. Поближе к Сокольникам – приступу нет, подальше – доступнее. [...]

Воробьевы горы. Два села – Воробьево и Троицкое-Голенищево – расположены на них, но жилые и полужилые дачные строения раскинулись по всем окрестностям. Крестьяне, не впадая в преувеличение, можно сказать, все живут панорамой Москвы и эксплуатируют ее всевозможным образом.

Одни сдают землю под дачи москвичам, которых притягивает как магнит эта панорама. Другие сдают свои избы под дачи. Третьи – лесочек и садик для «чайничья». Четвертые – сами чайные содержатели. Пятые – объегоривают всякими иными способами.

Особенно много на Воробьевых горах именно этих пятых.

Легкий труд «показывания Москвы» дурно отразился на нравственности [крестьян] Воробьевых гор. Дачники особенно жгуче недовольны именно своими хозяевами-крестьянами, и, если не будут приняты меры, данный промысел здесь должен совсем сократиться. [... ]

Кузьминки действительно представляют прелестный уголок, но природной красотой далеко еще не исчерпывается все их значение как дачной местности. Они для москвича должны быть дороги ощущением, что в 15 верстах от Москвы он может найти себе настоящий деревенский покой и отдых, а не то расшатывание нервов, каким награждает вас большая часть других дачных поселков.

Действительно, на пространстве 140 десятин раскинулись 32 дачи; вы смело можете отправляться гулять в парк, не надевая шикарных туалетов, и можете быть вполне уверены, что вас никто не встретит; наоборот, – желаете общества, вам стоит отправляться в места для прогулок, наиболее излюбленные кузьминскими дачниками.

Ко всему присоединяется отсутствие пыли, грязи, громыхающих поездов с ужасными ревунами-свистками, граммофонов и прочей прелести. [...]

Одной из любимейших дачных местностей зажиточных и полузажиточных московских жителей является Кунцево. Станция Кунцево находится на десятой версте по Брестской железной дороге. Лица, не желающие считаться с прелестью железнодорожного движения, могут проехаться из Москвы туда даже на извозчике, не говоря уже о велосипеде. Вы слезаете на станционной платформе, длинной-длинной и почти всегда кишащей дачниками, встречающими, провожающими и просто гуляющими здесь! Это – Кунцевский клуб. От самой платформы начинается Новое Кунцево. Ряд дач среднего размера и качества тянутся вдоль шоссе, поворачивают от него направо, углубляются в рощу и образуют общедачный пейзаж. Дачки перекинулись даже и по ту сторону от шоссе, но там не так удобно: растительность скудна. Цены на дачи недорогие, при каждой отведен приличный участок для сада, – вот почему дачи в Новом Кунцеве почти не пустуют.

Одинцово. Место здесь не дорого, поэтому дачи не прижимаются одна к другой, а чувствуют себя свободно. При каждой – цветник, садик. При многих даже огороды. Чем дальше они стоят, тем тише, спокойнее, медленнее бьется пульс дачной жизни, и дачи мало-помалу превращаются из дач в именья».

Для сравнения приведем характеристику Сокольников из обзора, написанного в 1913 году: «Теперь Сокольники – очаровательный уголок. Широкие аллеи с прекрасными дорогами, электричество, безупречные подъездные пути сделали то, что москвич, особенно занятой, которому нельзя далеко уезжать из города, тянется сюда со своим летним скарбом, наполняя дачи в конце апреля. [...]

Дачи тут дороги и, конечно, разбираются загодя. Впрочем, на окраинах можно получить и недорогую дачку, но там Сокольники носят характер скорее города и могут удовлетворить лишь очень невзыскательных людей.

«Хорошая» публика последнее время стала избегать Сокольников. Действительно, в праздничные дни, когда происходит великое переселение народов, в Сокольниках жутко – очень уж пьяно и шумно».

Представление о дачном поселке «на окраинах» Сокольников, селе Богородском, можно почерпнуть из воспоминаний Н. М. Щапова: «К моему времени оно было густо, беспорядочно застроено мелкими дешевыми дачами, разделенными узкими, грязными, никогда не просыхавшими проездами. По одному из них с трудом пробирался рельсовый путь конки. Дачники были бедные, среди них было много многодетных евреев с грязными ребятишками. Богородское часто выгорало целыми районами».

Видимо, такого рода поселки имел в виду М. Любимов, когда в 1914 году на страницах «Голоса Москвы» иронизировал по поводу неистребимой тяги москвичей летом устремляться на дачи:

«На даче так хорошо: пахнет луком и капустой из кухни соседа, видно, что стирает соседская прачка, как дерутся дети почтенного визави, и слышно, как ругается с кухаркой Анна Петровна.

А после обеда можно лечь в гамак, – за отсутствием деревьев привязанный к двум столбам, – и вдыхать придорожную пыль, наслаждаясь музыкальными криками:
– А-агурчи-ки-и зе-ле-ны-ы! Цветна-а капуста-а-а!..
Над головой хрипит чей-то граммофон, справа ругаются, слева просто кричат.
Как безумно весело!
И как близко к природе!»

Некоторые прилегавшие к Москве дачные местности при определенных условиях превращались в своеобразные фешенебельные пригороды. Примером может служить Петровский парк.

«Давно ли, кажется, он представлял из себя настоящую деревню с запущенным лесом, служившим надежным пристанищем всевозможным рыцарям легкой наживы, – писал „Голос Москвы“. – Дачи, если можно было назвать собачьи конуры дачами, занимались туго и, за исключением собственных, обслуживали среднюю буржуазию. Колоссальный рост бегов и скачек все изменил; трамвай, связавший город с парком, давал возможность служащему человеку жить в парке без ущерба для себя, и жизнь вдруг закипела ключом.
Парк пообчистился, появились изящные особняки, и московский Булонский лес, как стали называть парк, стал самым популярным местом».

В Петровском парке, например, располагалась знаменитая вилла «Черный лебедь», выстроенная по заказу Н. П. Рябушинского. «Вся Москва» с завистью говорила о собранной там коллекции художественных произведений. Так, в 1910 году газета «Раннее утро» писала о Рябушинском: «При первых известиях о революции в Португалии отправился туда, приобрел там массу предметов из имущества, конфискованного в католических монастырях, и теперь комнаты „Черного лебедя“ заполнены статуэтками Мадонны, разными распятиями и другими священными предметами католического культа редкой художественной работы».

Но главной темой пересудов были «афинские ночи», которые устраивал миллионер в своей загородной резиденции. Во время одного из кутежей «Рябчик», как звали среди литературной богемы хозяина «Черного лебедя», в одночасье проиграл виллу в карты «нефтяному королю» Манташеву.

Со временем развитие дачных мест приводило к тому, что они превращались в «поселения-спутники» Москвы, где жизнь не замирала и зимой. В них возникали особые комитеты – «общества благоустройства», которые целенаправленно занимались улучшением быта. Об успехах одного из таких обществ, Лосиноостровского, в 1910 году сообщала газета «Раннее утро»:

«Благодаря близости от Москвы, удобству, дешевому сообщению – Лосиноостровский поселок развивается с каждым годом. Жителей в зимнее время здесь около 3000 человек, которые живут по правой и левой сторонам железной дороги.

На правой стороне – поселок Общества торговых служащих. На левой стороне имеется общество благоустройства, благодаря работе которого местность принимает все более и более благоустроенный вид.

Этой осенью открыты образцовая гимназия и детский сад для детей обоего пола. Гимназия помещается в центре поселка, в парке Удельного ведомства, в собственном здании.

Организуется вольно-пожарная дружина. Поселок освещается круглый год. Вся левая сторона поселка освещается керосино-калильными фонарями. Имеются, кроме частных, две потребительские лавки, два аптекарских магазина, парикмахерская и пр. В январе предполагается открыть почтовое отделение.

Общество благоустройства заботится о возможных увеселениях «поселян». В здании гимназии в течение зимнего сезона предполагается устраивать периодические литературно– вокально-танцевальные вечера и спектакли. На площадке о– ва будет устроен каток и гора и будут организовываться прогулки на лыжах.

Благодаря наплыву желающих зимовать в поселке, поднялись цены на зимние дачи и спешно строятся новые дома, приспособленные для зимнего жилья.

Много сетований слышится со стороны жителей по адресу железной дороги: благодаря тому, что на правую сторону нет перехода, приходится пролезать через вагоны или обходить чуть ли не за версту. Понятно, что это возбуждает справедливое негодование среди посельчан».

@темы: Интересное, История, Книги, Москва

---

О дачах.

В. Руга, А. Кокорев "Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века."

Лето

Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
А. С. Пушкин

Вслед за великим поэтом жители дореволюционной Москвы предъявляли лету свои претензии: шум, пыль, неприятные запахи.
Стоило горожанам с наступлением тепла выставить зимние рамы и открыть окна, как в их жилища врывался многоголосый шум улиц. Ранним утром сон обывателя прерывали гудки фабрик и заводов, извещавшие рабочих о скором начале смены. Спустя какое-то время раздавались крики уличных торговцев, старьевщиков, бродячих стекольщиков или точильщиков.

Но подлинным испытанием был грохот и скрежет железных ободьев тележных колес по булыжной мостовой. Железо, соприкасаясь с камнем, истирало его и создавало пыль. После проезда тяжело груженного обоза, так называемых ломовиков, пыль на улице стояла столбом.

Для борьбы с запыленностью Городская дума практиковала поливку мостовых. По улицам и площадям разъезжали специальные бочки, к которым были приспособлены широкие лейки. Однако само устройство булыжного покрытия – камень укладывали на песчаную подушку – подразумевало быстрое впитывание воды, да и камни под жаркими лучами солнца мгновенно высыхали. В результате, спустя короткое время после полива, пыль снова витала в воздухе.

Кроме малой эффективности, очевидцы отмечали еще одну особенность применения поливальных бочек: они продолжали разъезжать, щедро орошая улицы водой, даже во время проливного дождя.

Машины-цистерны, появившиеся на смену бочкам, также отличались чудачествами, но уже на свой лад – у них явно имелось стремление к «звездным пробегам». На эту странность «поливалок» «Голос Москвы» обратил внимание в 1913 году:

«Казалось бы, что этой гигантской машине, занятой спокойным и полезным делом поливки улиц, решительно некуда торопиться.
На деле же веселые шоферы катаются, развивая почти предельную скорость. Вообразите себе это чудовище, разбрасывающее вокруг себя на несколько сажен воду, мчащимся взад и вперед со скоростью хотя бы трамвая».

Господство гужевого транспорта, неразвитость канализационной сети, мусорные ящики и ямы, имевшиеся в каждом дворе, – все вместе способствовало созданию в городе особого «летнего» аромата.

Чтобы избежать жизненных неудобств, связанных с наступлением лета, москвичи перебирались за город – на дачи. В общем смысле под этим понятием 100 лет назад подразумевалось обитание за пределами городской черты, а в частности под дачей понимались и бывший барский дом, и крестьянская изба, сданная на лето, и специально выстроенные домики. Понятно, что в каждую из этих категорий дачники вселялись в зависимости от своих финансовых возможностей.

Зажиточные люди покупали пришедшие в упадок «дворянские гнезда», превращали их в летние резиденции, а заодно налаживали в них образцовые хозяйства. (...)

Поэтесса Нина Серпинская вспоминала, как в детстве она гостила в Быкове, по Казанской дороге, на даче, принадлежавшей ее дяде, профессору медицины:

«Самая красивая и заметная была дача Александра Павловича и Анны Николаевны Разцветовых, в три этажа, с вышкой, удобствами, которых мы не имели даже в Москве: проведенной водой, двумя ванными, смывной уборной, оранжереей, паркетными полами, двумя террасами – утренней и вечерней. Густые кусты жасмина окружали весь дом. Дальше от передней парадной террасы, по площадке, усыпанной песком, среди огромного цветника непрерывно бил фонтан из зонтика, прикрывающего нежную пару – обнявшихся девочку и мальчика. Шпалеры темно-красных роз, георгинов и пионов окаймляли ведущую к выходу аллею.

За вечерней террасой разбросались неожиданно заросли беседок, клумб, кустов, казавшихся непроходимым лабиринтом и переходивших в густой, почти не расчищенный смешанный лес».

Дача, выстроенная неподалеку отцом мемуаристки, скромным служащим парфюмерной фабрики Ралле, нисколько не напоминала «палаццо» богатой родни: «...дача вышла неудобной, тесной, темной: внизу – только четыре комнаты, столовая – проходная, кухня – с дымящейся плитой, уборная – холодная, постоянно засоряющаяся, темная, лестница наверх – крутая, извилистая, – и три продуваемые ветром комнаты с маленьким балкончиком на крыше. Мебель, привезенная из Москвы, стояла случайно, неудобно, неуютно. Крыша начала скоро протекать, и ее потом каждый сезон безрезультатно чинили. Вода из срубного колодца пахла ржавчиной, а артезианский обваливался.»

Несмотря на все недостатки, семья Серпинских имела главное – собственное пристанище на лето. Москвичам, которые не могли обзавестись загородной недвижимостью, дачу приходилось снимать. Судя по газетным публикациям столетней давности, самые предусмотрительные из горожан приступали к решению этой проблемы еще в марте.

«Ах, это повторяется из года в год с роковой последовательностью и неизбежностью, – описывал фельетонист „Голоса Москвы“, как в начале весны „дачные“ думы вдруг овладевали горожанами. – Чуть только солнце сделается поласковее и начнет щедрее пригревать озябшую землю, на сцену появляется самый нелепый из всех нелепых вопросов – дачный вопрос.

В природе еще зимне-весеннее недоразумение, еще инфлуэнца, флюсы и плевриты чувствуют себя хозяевами положения и пока не собираются сдавать занятых позиций, а москвич уже затосковал.
Бог его знает, что с ним делается и почему весеннее дачное сумасшествие неизбежно, как любовь, но только с первых же чисел марта начинаются вопросы:

– Вы куда?

Москвичи понимают друг друга.

На вопрос «вы куда» никто не ответит:
– Домой обедать.
Или:
– К свояченице на именины.
Вопрос считается вполне ясным и определенным:
– В Кусково.
Или:
– В Вешняки.
И после этого начинается длинный и нудный сезонный разговор о преимуществах Кускова и Вешняков и недостатках Химок или какой-то 17-й версты.

Сейчас в дачных местностях уже появились «наниматели». Это типы наиболее нетерпеливые, которым кажется, что вот-вот все дачи разберут и им ничего не достанется. Так как таких типов много, то они сами и создают дачную горячку и достигают того, что к концу марта действительно ни одной «порядочной» дачи уже не найти».

Литераторы-юмористы, оседлывая из года в год привычного конька, старательно отображали в своих произведениях каждый шаг будущих дачников. Если верить журналу «Искры», «сезон» открывался семейным советом, на котором супруги обсуждали наем будущих чертогов, как это делали герои одного из рассказов на «дачную» тему:

«Хорошо бы прошлогоднюю дачу взять, – проговорил Ребрышкин. Но m-me Ребрышкина возмутилась.
– Ни за что! Помилуй: справа палаццо и слева палаццо, а наша дача торчит каким-то заморышем. Я все лето не знала, куда от стыда деться...
– Ну, так ведь палаццо-то, матушка, по двести пятьдесят да по триста ходят, а наша-то всего шестьдесят. Разница!..
– Можно за эти же деньги найти другую, где бы не торчали перед глазами всякие выскочки...
– Мухинскую возьмем...
– Сада нет.
– Ну – Полозовых. Хорошая дача: и сад, и все...
– Это во дворе-то? Очень нужно...
– А ту... желтенькую?
– Ах, оставь, пожалуйста! Ты готов куда угодно меня запечь, чтоб только винтить[97] тебе было удобно...
– Я думаю у Ивана Савельева снять... знаешь – на дороге?
– Это чтобы у решетки торчать и опять на офицеров глазеть? Нет уж, матушка, уволь... Будет и прошлого года...
У m-me Ребрышкиной вспыхивают зловещие огоньки в глазах, но она еще сдерживается.
– Потому я хочу Савельевскую дачу взять, – говорит она, – что хорошая и удобная дача...
– Очень удобная! Мне вместо комнаты каморка с окошком в хлев... Хорош кабинет!..»

Не будем утомлять читателей подробностями длинного спора. Как всегда, глава семьи под мощным натиском супруги вынужден был уступить, хотя последнее слово осталось за ним: «Нанимайте, что хотите и где хотите, – шипит Ребрышкин, – мне наплевать. Но я вас предупреждаю, собакой я жить не намерен и, ежели что, в городе останусь... да-с...»

Относительно же дач-дворцов, которые «ходили» по 250—300 рублей за сезон (с мая по сентябрь), стоит заметить, что такие цены существовали в первые годы XX века. В 1914 году в газетах писали по дачному вопросу: «..."порядочной"» московской дачей называется такая, в которой дует изо всех щелей, крыша «с протекцией», окна «без притворства», а двери «без запирательства», при цене от 300 до 500 руб., а иногда и дороже.

При даче «садик»: две метлы, из которых можно сделать полтора пучка розог, и один столб, на котором можно повеситься.
Масса удовольствий за небольшие деньги!»

Сам поиск будущего пристанища был делом далеко не легким. Опытные люди предупреждали, что к такому роду информации, как газетные объявления, следует относиться с опаской. Об этом же говорилось в рассказе А. М. Пазухина «Март»:

«„Глава“ берет газету и начинает просматривать публикации.

– Ишь, нагородили сколько!.. Удобная дача со всеми принадлежностями... Дача со всеми удобствами в живописной и здоровой местности... Барский дом-дача с отличным купаньем и вековым парком... Одним словом, чего душа хочет, того душа просит. А как поедешь смотреть, так и окажется, что дача со всеми удобствами курятник какой-нибудь... Превосходным купаньем называется гнилая лужа, а чудный парк состоит из полудюжины ощипанных деревьев, с которых даже розги не выберешь... чтобы ребятишек выпороть».
Убедиться в добросовестности сделанных предложений можно было только личным осмотром. Но для того чтобы отыскать заветные ворота, на которых висел клочок бумаги с надписью: «Здаеца сматреть можна. Оцене узнать в лавке», приходилось предпринимать настоящую экспедицию по весенней распутице. Не гарантировали успеха и переговоры с «дачным агентом», бравшим «первопроходца» в оборот, едва тот успевал сойти с поезда:

«Пожалуйте, господин хороший, пожалуйте, – говорит он, извиваясь ужом. – Дачку мы вам сейчас предоставим. Первый сорт дачка есть, такая дачка, что не токмо во всей округе, а даже в целой Европе нет... генеральская дачка, полковничья. В прошлом году один фабрикант жил, так, уезжая, красный билет мне пожаловал и стакан шампанского вынес. „Вот, говорит, тебе, Никитич, за то, что ты мне дачей услужил. Пожалуйста, говорит, Никитич, не отдавай ее никому на будущий год. Я, говорит, опять приеду, потому эта дача единственная“. Пожалуйте, сейчас вам покажу ее.

– Да ведь ты говоришь, что фабрикант этот ее за собой оставил?..

– Фабрикант?.. Он, господин, точно что оставил, а только сейчас у него семейное происшествие и он приехать не может. А то бы он ни в жисть эту дачу не уступил, так бы и умер тут.

Искатель дач отправляется в неведомые страны, покрытые непроходимыми снегами, вязнет в этих снегах по пояс, проваливается в зажоры, скачет через лужи и наконец попадает в какую-то хибарку, со всех сторон подпертую и окруженную некоторым подобием парка.
– Зачем же ты привел меня, проклятый, сюда? Ведь это не дача, а собачья конура, ведь она сгнила вся, ведь тут и через крышу, вероятно, льет и ветром всю шатает эту дачу...

– Ах, господин, да как же ее может шатать, ежели она сейчас вся на подпорках, нисколько ее даже не шатает. А ежели насчет дождя, так это кум исправит в лучшем виде. У меня, господин, кум миллионер, ему двести-триста целковых выкинуть ничего не стоит. Он вам и щели все забьет, и даже дозволит вам новыми обоями эту дачу оклеить, ежели ваше такое желание будет».

@темы: Интересное, История, Книги, Москва

---

Все. Кажется, уложилась. Сегодня переезжаем на дачу. Двое суток жили, что называется, на чемоданах. Суета, спешка, десятки так некстати навалившихся дел. А если учесть, что все выходные и половина праздников уйдут на наведение порядка на участке, ненужное общение и прочие радости, то становится совсем весело.

Ну почему все так изменилось? Лет десять назад я бы дни считала до переезда, а сейчас меня все только раздражает и вгоняет в тоску. Настроение скачет, как перегревшийся на солнышке кузнечик. А главное, за всеми этими делами я не успеваю с экскурсией. Все сроки вышли. Ладно, какой смысл ныть.

Сегодня днем махнула рукой на сборы и поехала гулять по Таганке, а потом добрела до Новоспасского монастыря, любовалась стенами и башнями. Особенно хорошо гулять с тыльной стороны, по площадке вдоль обрыва с видом на озерко. Там малолюдно и почти неслышно машин)).

@темы: О себе

---

"ОРДЕН ВАГАНТОВ"

перевод Льва Гинзбурга


«Эй, – раздался светлый зов,
началось веселье!
Поп, забудь про часослов!
Прочь, монах, из кельи!»
Сам профессор, как школяр,
выбежал из класса,
ощутив священный жар
сладостного часа.
Будет ныне учрежден
наш союз вагантов
для людей любых племен,
званий и талантов.
Все – храбрец ты или трус,
олух или гений –
принимаются в союз
без ограничений.
«Каждый добрый человек, –
сказано в Уставе, –
немец, турок или грек,
стать вагантом вправе».
Признаешь ли ты Христа, –
это нам не важно,
лишь была б душа чиста,
сердце не продажно.
Все желанны, все равны,
к нам вступая в братство,
невзирая на чины, титулы, богатство.
Наша вера – не в псалмах!
Господа мы славим
тем, что в горе и в слезах
брата не оставим.
Кто для ближнего готов
снять с себя рубаху,
восприми наш братский зов,
к нам спеши без страху!
Наша вольная семья –
враг поповской швали.
Вера здесь у нас – своя,
здесь – свои скрижали!
Милосердье – наш закон
для слепых и зрячих,
для сиятельных персон
и шутов бродячих,
для калек и для сирот,
тех, что в день дождливый
палкой гонит от ворот
поп христолюбивый;
для отцветших стариков,
для юнцов цветущих,
для богатых мужиков
и для неимущих,
для судейских и воров,
проклятых веками,
для седых профессоров
с их учениками,
для пропойц и забулдыг,
дрыхнущих в канавах,
для творцов заумных книг,
правых и неправых,
для горбатых и прямых,
сильных и убогих,
для безногих и хромых
и для быстроногих.
Для молящихся глупцов
с их дурацкой верой,
для пропащих молодцов,
тронутых Венерой,
для попов и прихожан,
для детей и старцев,
для венгерцев и славян,
швабов и баварцев.
От монарха самого
до бездомной голи –
люди мы, и оттого
все достойны воли,
состраданья и тепла
с целью не напрасной,
а чтоб в мире жизнь была
истинно прекрасной.
Верен богу наш союз
без богослужений,
с сердца сбрасывая груз
тьмы и унижений.
Хочешь к всенощной пойти,
чтоб спастись от скверны?
Но при этом, по пути,
не минуй таверны.
Свечи яркие горят,
дуют музыканты:
то свершают свой обряд
вольные ваганты.
Стены ходят ходуном,
пробки – вон из бочек!
Хорошо запить вином
лакомый кусочек!
Жизнь на свете хороша,
коль душа свободна,
а свободная душа господу угодна.
Не прогневайся, господь!
Это справедливо,
чтобы немощную плоть
укрепляло пиво.
Но до гробовой доски
в ордене вагантов
презирают щегольски
разодетых франтов.
Не помеха драный плащ,
чтоб пленять красоток,
а иной плясун блестящ
даже без подметок.
К тем, кто бос, и к тем, кто гол,
будем благосклонны:
на двоих – один камзол,
даже панталоны!
Но какая благодать,
не жалея денег,
другу милому отдать
свой последний пфенниг!
Пусть пропьет и пусть проест,
пусть продует в кости!
Воспретил наш манифест
проявленья злости.
В сотни дружеских сердец
верность мы вселяем,ибо козлищ от овец
мы не отделяем.

@темы: Поэзия